Галина Щекина |
Татьяна ТайгановаКОММУНИЗМ ГАЛИНЫ ЩЕКИНОЙ В сокращении. Впервые опубликовано на сайте Вечерний Гондольер
ТТ: Ты накануне вспоминала, как девчонкой ездила к Анчарову. Давай от Анчарова к поиску коммунизма. ГЩ: Это пожалуйста. Сейчас я тебе быстро расскажу. [...] Ну, собственно говоря, сейчас я вот подхожу к разбитому корыту. Я угрохала жизнь в то, чтобы в литературе стал коммунизм и всеобщее творчество. А он не стал. Эту тему больно задевать. Потому что ничего не сбылось! ТТ: А что должно было сбыться? ГЩ: Как - чего сбыться? Должен сбыться был - порыв. Я думала, что надо сделать что-то такое, чтобы у людей сразу начался порыв. Но как это сделать - я не знала. Меня не устраивало того, что после войны люди очень долго не могут нажраться. Я говорю: 'Чего они не могут нажраться?' - я спрашиваю у него. ТТ: Кого - его? ГЩ: Анчарова. Он говорит, так война такая была - они всю жизнь не могли нажраться. - Ты хочешь, чтобы они за какое-то десятилетие за все предыдущие века отъелись? Это же, - говорит, - генная вещь-то. Люди всю жизнь: Не потому, что они сала мало едят, а потому что у них жажда огромная, и не могут различить жажду материальную и духовную. Они в себя толкают, трамбуют, как бешеные, но не могут понять, что же им все-таки надо. Они понимают, что все-таки что-то надо. А что - неизвестно. - Так и что же делать? - Анчарова спрашиваю. - Так и смотреть, как они ковры покупают? - Ну нет, - говорит, - художник может, конечно, всколыхнуть и приблизить то, что ему жаждется. Только ему надо самому такую же жизнь тяжелую прожить. А как ты хочешь? Ты сейчас пойдешь бродить по Руси, наденешь плат узорный до бровей! Херня! К тебе вера какая будет? Ты сама должна жить такой же жизнью, как все, и через все пройти. Я была в ужасе. Ору: - Мне надо, чтоб немедленно наступило то, что написано там, в 'Сода-Солнце'. Он говорит: - Тебе надо лично? Это у тебя шкурный интерес? - Да, у меня шкурный интерес. - Зачем? - А потому что! Мне нравится вот такая модель жизни, чтоб я могла вот выдумывать, кидать идеи пачками, не заботясь об их осуществлении. Пусть - другие!.. А я - вот чтоб выдумывать! Он говорит: - Так это ж хорошая вещь-то. ТТ:А по жизни тебе пришлось делать все прямо наоборот. И тебе это не слишком понравилось. ГЩ: Да! Я-то думала, что надо сделать какой-то субботник, и всё, начнется у людей порыв. Они начнут думать, что ковры это скучно. Я думала: где ж этот толчок? Я посмотрела тогда фильм 'День за днем' по Анчарову, и у меня было такое понятие - вот! Вот они, первые вестники! У них коммунизм в пределах одной квартиры. Пусть - немного, но это настоящий коммунизм. Родство? - Родство! Не кровное? - Не кровное! Чужие? - Чужие! Друг друга любят? - Любят! Друг друга жалеют? - Жалеют! В лепешку друг для друга разбиваются? - Разбиваются. Есть у них шкурный интерес? - Нет у них шкурного интереса. Любовь есть - есть, понимание есть - есть, и каждый, - каждый, между прочим! - работает где-то. А когда они приходят сюда, то готовы друг друга осчастливить не знаю как. Готовы вообще тут: Что происходит-то? Что за чудо произошло в квартире-то? Да просто коммунизм произошел. Вот у них этот субботник сделали: Уже отбатрачили. Я всегда вот думала, что надо вот этот субботник отработать, и потом счастье начнется. Я вот думала, что они его отработали, и у них счастье началось. Мы упустили тот момент, когда им было плохо, мы начали сразу с того, как хорошо. ТТ:Давай не про них. Давай про тебя, про Анчарова, про коммунизм. Давай не будем отвлекаться. ГЩ: У меня была операция. Мне сделали аппендицит внезапно, у меня все болело. Я была в безумии, я все время блевала. И вот после этого аппендицита я бродила по дому: ТТ: По какому дому? ГЩ: По своему, куда я из больницы-то пришла. В Эртиле это было. Эртиль - это такой незначительный райцентр под Воронежем. С одной стороны, у меня всегда была палка-погонялка - ты отличница, ты должна быстро всё учить, а тут я поняла, что, во-первых, - каникулы, а во-вторых, в общем-то: ТТ: Ты была отличницей?! ГЩ: Я была отличницей! Железной!! ТТ: Всегда?! ГЩ: Всегда! У меня всегда были одни пятерки. Ну, у меня были там экстраординарные случаи, по Наташе Ростовой пару мне поставили, еще там... Но у меня всегда сочинения были на районных выставках, премии получали, так что я всегда в общем-то училась на пятерки: мать - училка, отец - директор, надо было не позориться. Я твердо знала, что надо мной всегда висит. А тут - не висит! Ладно. Я пошла, еле передвигая ноги, зашла в книжный магазин, и купила там 'Сода-Солнце'. У меня была пустота кругом. У меня вырезали аппендицит - у меня везде все вырезали. Я твердо поняла, что мне хорошо и спокойно. Я начала читать 'Сода-Солнце' и поняла, что это то, о чем я мечтала всю свою жизнь. Мне было шестнадцать лет, у меня была война со всеми, со всеми собачилась, а тут такое счастье: Я сразу же поняла, что это - моя жизнь, и моя судьба - так жить, как там написано. Я не обратила внимание, что там написано 'фантастика'. Я не обратила на это внимания. Зачем?! Какая фантастика - по-человечески-то всё правда. А уж там сколько лет этой Аэлите, которая валялась в песке, пока ее откопали - двенадцать тысяч, - меня это мало волновало, мне главное, что с людьми-то все было нормально, они-то были нешизанутые: Все это было так достоверно, что - всё, я заболела насмерть. И всё, как у меня жизнь дальше пошла? У меня жизнь дальше пошла так, что целыми днями сидела, на пианино тренькала. Кроме того, я начала там что-то такое рисовать. У меня сразу - я на первый курс-то потом поехала - и на гитаре училась играть, и в институт искусств поступала. Там, у Анчарова, было сказано, что надо уметь вообще всё. Всё - на всякий случай, а вдруг в этом заключен твой талант. Он меня настрополил, и у меня программа жизни получилась такая, что мне стало жить интересно. Я хотела жить так, но это же так просто, надо всем рассказать: И начнется этот самый коммунизм. Просто никто не знает! Надо всем рассказать. Я ко всем приставала с Анчаровым, все меня обсмеивали, и все говорили: 'Ну-у, во-още: Ну, упэртая: Да такая тяжелая еще!..' В общем, представь: такая очкарик, отвергнутая всеми, пристает с какой-то сумасшедшей идеей о том, что счастье, вот оно, близко и рядом, - вы только посмотрите! ТТ: А как ты приставала? ГЩ: А я приставала читать Анчарова. Были и другие эксцессы. Я помню, как класс выгнали на участок страшно много копать; курили и никто не копал. Я им говорю, что если бы был вот щас коммунизм, то вы бы все спокойно копали и никто бы не кидался землей, и никто бы не курил, вы были бы счастливы, вы бы лопаты схватали: Как начали все смеяться! Как они начали! Они уссались, сели на землю, стали держаться за живот, при этом тридцать человек хохотало, а я одна копала. И так продолжалось: Вот: ТТ: Всю твою жизнь. ГЩ: Ну, не то что: Но ведь я твердо помнила: если коммунизм, то, значит, от каждого по способностям. А я могу копать, пока не упаду. У меня - коммунизм, так чё, - я и буду копать. И я копала до вырытья глаз, - все лежали. ТТ: Значит так: у тебя получился коммунизм в отдельно взятой личности? ГЩ: Да. Да! ТТ: Давай дальше в коммунизм. Как ты поехала к Анчарову? ГЩ: А поехала я так. У меня мать с отцом-то поступили меня в университет, потому что я-то хотела на журфак, но они меня не пустили: - Ты не поедешь на журфак, потому что ездить на газике, который застревает в грязи, курить папиросу и сидеть до двенадцати ночи в редакции ты не будешь, потому что это не женская работа. Мы тебя не пустим. Ты будешь сидеть в чистых туфлях около теплой батареи с фикусом и будешь ты с арифмометром - ты будешь экономистом. Вот у них такой идеал был. Я говорю: - Ну, мне такое не подходит, я хочу влиять на судьбу страны. А они мне: - Так и будешь влиять - сейчас экономика на первом плане! Они меня уговорили, сдали репетитору, репетитора звали Этингон. Я помню, что репетитор был еврей, очень красивый, и его звали Этингон. Он меня учил два месяца математике и хватался за голову в холодном поту. Ведь я ж в деревенской школе училась! Откуда же мне математику-то, я и не волокла: Родители заплатили ему много денег - он со мной занимался, и еще с одной девкой, Настей Поповой. Я сдала на четыре математику. Остальные все - на пять. И поступила в этот университет. Но чем дальше я училась, тем больше я понимала, что все это - глубокое не то. Я им, родителям, и говорю: - Вы понимаете, что у меня сочинения лучше всех в школе? Мне будет пара пустяков учиться на этом журфаке - я люблю писать! Они говорят: - Там надо много публикаций. А если ты пойдешь дымить папиросой уже прямо с десятого класса - мы от тебя откажемся. Для них дымление папирос и журфак был знак равенства. И так как они меня не пустили, я всё равно пришла к тому же, но - на пятнадцать лет позже. Чем больше я там училась, тем больше я понимала, что это - не то, мне скучно, скучно, скучно: И я не буду влиять на судьбы страны, потому что все какая-то херня и чё? Чё скажет директор, то я и запланирую, ну чё? Экономист широкого профиля? Мне было скучно, я не понимала теорию вероятности. У меня были моменты, когда я даже стипендию не получала - я родителям боялась признаться, вот и сидела голодом, почему и испортила желудок. На третьем курсе я поняла, что надо университет бросать, потому что жизнь проходит, коммунизма нету, а я ничего для коммунизма не делаю. Хотя я и училась, конечно, в институте искусств, но: Я занималась питьем водки: Я даже попыталась научиться курить, как это знаменитые журналисты делают, и я полезла на унитаз - у нас все на унитазе стояли, - чтобы походить на журналистку. Потому что журналисты были в том же университетском здании, но для меня это были люди более вообще! Ну, и меня сразу же вырвало, также у меня стал очень нехороший пульс, я сильно блевала, и, кроме того, я поняла, значит, что не могу быть журналистом по этой причине. Раз я блюю и пульс сто тридцать, - мне в таком состоянии никак не стать журналистом, а журналисты все много курят, и это меня повергло в отчаяние. Журналистом я не могу быть, а экономистом - скучно, надо ехать к Анчарову и говорить с ним начистоту, - как делать коммунизм. Я сказала матери с отцом, что дайте мне денег на билет, я поеду к Анчарову, а они мне - накося, выкуси. - Чего ты не видела у этого старого пьяницы? - Он мне духовный отец. Они мне: - А мордой об стенку не хочешь влипнуть? Сектант какой-нибудь. - Он не сектант, он очень светлый человек. Они мне говорят: - Надо спрашивать у матери с отцом, а не огинаться по Москвам. :Не огинаться по Москвам - так мне сказано было. Ну, я обиделась, конечно, заняла денег на стороне, - была в университете тетя Дуся, вахтерша, она дала денег, я поехала с Людкой Андреевой, которая жила в этой общаге. Станочница она, но ушла работать в детский сад. Мы с ней поехали. Она была полуграмотная. Говорила: - Если ты так будешь убиваться из-за писателей, - мама родная! Я не знаю, - ты чё, совсем дрёкнулась? Ты, видимо, больная, - надо чтоб прошло, поехали. Я буду тебя охранять от машин. И мы с ней поехали, и очень долго искали дом, потому что был сильный мороз - двадцать восемь градусов. А дом-то был там на Чехова, где кукольный театр недалеко. А мы вокруг дома ходили два часа, не могли зайти, потому что то касса, то какая-то организация, - нет подъезда! Отсутствует подъезд. Мы уж совсем отчаялись, замерзли, вот всегда в таких моментах оказываются бабки. Я говорю: - Люда, давай спрашивать у бабок, потому что бабки добрые. Говорим: - Бабуля! Вот нам надо вот тут дом! - Почто вам в ентот дом-то надо? - Договорились с мужиком, который там живет, но войти не можем, - про подъезд-то он нам ничего не сказал. Она говорит: - Ну, это вы врете. Кто туда ходит, тот знает. - Мы приезжие! Откуда мы можем знать? - Вот если вы врете, так вас Бог накажет, а я вас провожу. И зашли мы в огромаднейшее отделение союзпечати, с обычным операционным залом, и в углу там маленькая незаметная дверь - это вход был в подъезд. ТТ: Это ж шиза полная! ГЩ: Не шиза, это специально, потому что тут артисты живут, если так, как везде, было бы, так отмахали бы всех уж. В этом доме и жил Анчаров, потому что, значит, вот. Так вот. И мы, конечно, полезли на четырнадцатый этаж, потому что он жил на четырнадцатом этаже. И, конечно, было очень страшно. У меня заболел живот сильно, - у меня всегда в ответственные моменты жизни очень болит живот. И я так задумалась, что, вот если я начну усираться прямо здесь, как это - у меня потечет по ногам или нет? Как вот? Что вот делать? Куда бежать? Никаких возвышенных мыслей не было, у меня был такой ужас! Вот, мы когда поднялись, стали звонить в эту дверь-то, - выбежал такой человек, громкий. Он сильно кричит. Кричит: - Мать вашу!: За ногу! То-сё!! Я вижу, что это Анчаров, потому как я его знала по фотографиям. Но почему-то он очень красный, он очень орет, я вообще понять ничего не могу. И странно - пробежал мимо. Я говорю в спину: - Э-эй! Стойте, стойте! Я так-то понимаю, что задумалась, потому что живот больно, но ведь его надо остановить, потому что он ведь сейчас уйдет. А он - вроде как посторонний кто-то позвал: - Чего?! Чего надо? Я говорю: - Поговорить: - Чего - поговорить! Вот, ходят, блин, опять твою мать, опять пришли! Вчера ходят, сегодня ходят! Когда мы будет уже работать?! Опять - поговорить? Зачем - поговорить? Говори, зачем пришла! Я говорю: - Я приехала из города Воронежа, просить аудиенции. :Не знаю, почему я такое слово сказала. Наверно, потому, что я всё время читала Дюма, а там все время аудиенция была. Он: - Че-е-го?!! А эта баба-то, которая рядом с ним стояла, говорит: - Миша: Не кричи. Люди не в себе. Спроси, чего надо. Не кричи - видишь, не могут ответить. Я не знаю, я ничего не сказала, - он беспрерывно орал. Я сказала какую-то 'аудиенцию', дальше молчу - не знаю, чего говорить. Он говорит: - Ну, ладно. Ты привезла мне рукописи. У тебя сценарии или песни? Мне про тебя звонили, да? Я говорю: - У меня ничего нету, у меня никаких рукописей: И сценариев нету: - Дак чего же ты пришла-то?! - Поговорить: - Вот блин!.. А та тетка, которая рядом, - я вдруг вижу, что это тетка, которая в 'День и ночь' играла, что это не тетка как бы вообще, а героиня как бы этого спектакля, которую звали Женя, а как в жизни-то ее зовут - я же не знаю, вижу - Женя стоит. Эта Женя берет, отдирает от коробки с чем-то лоскуток, и пишет на нем телефон, и говорит: - На, девочка, телефон, позвони ему завтра - он сейчас пошел на телевидение, Или ты завтра уедешь? - Нет, буду сидеть, пока не поговорю: Пока не поговорю, не уеду. Она: - Видишь, Миша, человек из другого города. Вот ты что вот?.. Он: - Да ладно учить-то меня! Вот ты тут с ними разбирайся, а я пошел. И мне: - Завтра позвонишь. Я: - Когда позвонить-то? - Ну, позвонишь где-нибудь после обеда. И пошагал к лифту. У него такой свитер крупной вязки, и распахнутая дубленка. Шапки-то нету, а там мороз, мы ж оттуда только и все закоченели. Я говорю: - Шапку оденьте: Он опять: - Что-о?!: ТТ: Не отвлекайся, давай про коммунизм. ГЩ: Вышли на мороз мы. Ничего не вижу. Я в полном отчаянии полезла под машину. Людка говорит: - Куда полезла? - Мой бог не хочет со мной разговаривать. Тогда зачем мне?.. Я не буду больше никому звонить. Ну, там, в общаге, куда меня Людка привела, долго со мной отваживались, делали мне теплое вино, а Людка говорит: - Надо сделать ей ванночку, - она немножко не в себе. Мне таз поставили, дали какого-то вина с сахаром. Ну я ничего, поочухалась немножко, а на другой день сразу начала звонить. Это было одиннадцатого февраля - день рождения отца, я дала телеграмму и поехала к Анчарову. На этот раз он был до изумления ласковый, даже тапочки дал. И говорит: - Ты прости меня, пожалуйста, что я вчера очень сильно орал, так мне неудобно, вот и перед Ниной не удобно, она мне всегда говорит - я не могу себя держать в руках. Вчера пришел мужик и тоже прикинулся своим: Оказывается, это была такая же падла, которая загнобила Довженко. Падлы они все, приходят и начинают: Я спрашиваю: - А что он говорил-то? - А вот! По-хорошему говорил, а потом оказалось, что наоборот. Он мне так объяснил, что к нему сильное отчаяние пришло. А я же смотрю, и вижу, что кругом эта Нина, которая в фильме Женя, везде, на всех картинах, кругом нарисована. И эта стоящая в двери Нина, отрывающая клок от коробки и пишущая в него телефон, и стоящая рядом в полный рост Нина на картине никогда, конечно, не забудется. Я уж тут поняла, что это тут коммунизм. Я понимала, что то, что он сочинил, то, что вымечтал - это как бы вот эта картина. Но картину он ведь взял-то с нее, с живой Нины? Так что коммунизм не полностью как бы выдуман, а из жизни взят, просто вот тут, где Нина в полушалке на картине стоит - празднично; а тут она - просто будняя такая, но это ничего, это одно и то же. И больше меня не пугало ни то, что он орет, ни то, что у него, быть может, пустой угол бутылок и небритая харя: Как мои родители говорят - 'Все твои писатели, они алкаши запойные, что там с них взять. Журналисты все курят, а эти все пьют' - вот четко сказано мне. Анчаров спрашивает: - Ты почему такая потерянная? Ты пишешь что-нибудь? Я говорю: - Я мечтаю стать писателем, но у меня никак не получается. - Думаешь, что для этого надо? - Думаю, надо бросить институт и пойти по Руси. Он как начал ржать! - Тебе - бродить по Руси?! зачем?! Ты сдохнешь!
- Я не сдохну, пойму жизнь.
- А сейчас-то чего тебе? Чего замуж не выходишь?
- Меня никто не берет.
- А почему не берет? Ты така хорошая девка!
- Косая.
- Да разве из-за этого не берут!
Отсмеялся, и
говорит:
- А если серьезно?
- Ну, если серьезно, так мне надо, чтобы был коммунизм.
- Как, сейчас?!
- Сейчас.
- А тебе кто мешает-то? Тебе никто не мешает.
- Я хочу, чтобы был у всех коммунизм, во всей стране,
во всем мире.
- Ты ж не можешь одновременно быть везде. Вот где ты
- там и будет коммунизм. И не надо тебе по Руси бродить. Ты зачем институт
будешь бросать? Ведь ты денег заняла, поехала, ведь у тебя мать с отцом
будут плакать. Ведь они тебя еле устроили в институт.
- А откуда вы узнали, что они трудно устраивали в институт?
- Так видно по тебе! Что тебя трудно устроить куда-то.
Но ведь они ж тебя устроили, а ты сейчас бросишь, на каком ты курсе? Ну
вот, блин, половину отучилась, теперь бросишь. Зачем? Не надо! Ты понимаешь,
что вот если ты хочешь, - ты начнешь писать внезапно. Ты вот, если хочешь,
понимаешь? Как вот люди рожают? Вот поперло, они ничего не могут сделать.
Попрет у тебя, а насильно ничего не получится. Зачем тебе мучится заранее
- сейчас вот ты мешок наденешь на себя, цепи наденешь, и пойдешь бродить.
Успеешь еще. Зачем это, не надо. Ты будешь большим писателем, вот у нас
был писатель был барин большой - граф,
были писатели - врачи все больше: А ты кто у нас по образованию?
Вот, писатель-экономист, - очень даже нормально. Почему нет?
Он меня вот так вот уговаривает, я говорю:
- Вы же что со мной разговариваете, как с больной? Я
ведь серьезно спрашиваю - когда будет коммунизм.
Он говорит:
- Да когда хочешь, тогда и будет. Ну, чего ты расстраиваешься?
Зачем ты так волнуешься? Ведь если в тебя эта бацилла попала, зараза, она
уже из тебя не выпадет просто так. Там, где ты будешь - там и будет коммунизм.
И писать ты начнешь внезапно. И ко мне привезешь свои первые рассказы, ладно?
Ты не плачь, ты выходи замуж, живи спокойно, качай детей. А когда попрет,
ты меня вспомнишь, что я тебе говорил, только ты не расстраивайся:
Он мне так говорил, он мне за руки брал, он мне все показывал:
Я не могу - я так была счастлива!.. Спрашиваю:
- А что же вы так со мной разговариваете, ведь я хуже
вас? Вы известный писатель, вы:
- 'Дак а какая разница-то? Ведь никакой разницы нет.
Мы оба живы, меня не убили на войне, тебя не убили на поезде, ты приехала,
тут сидишь, Нинку вон тоже никто не убил - она белье гладит, видишь? Вон
Нинка белье гладит, видишь, как все хорошо? Так вот это и есть коммунизм:
Видишь, какое было счастье:Так было весело. И я поехала.
ТТ: :Строить
коммунизм:
ГЩ: Мне
больше ничего не надо было - в меня верят. А раз в меня верят, значит я
его не буду обманывать.
Он говорит:
- Ты ведь не обманешь меня? Ты не будешь бросать институт?
Ты живи хорошо. А потом все само у тебя получится - насильно только ничего
не делай. Помни, что ты любишь, - это для тебя самое главное. Ты будешь
помнить?
Я говорю:
- Я всегда буду вас помнить, и о том, что я люблю.
- Ты мне хоть бы сказала, про что ты там читала? - Это
он в конце спросил.
Я говорю:
- Мне больше всего нравится вот этот Алеша.
- А почему Гошка не нравится?
- Он какой-то: алкоголик. Он так вот всех бросает, ведь
невозможно, невыносимо жить, если тебя бросают. А вот Алеша - он какой-то
более прилипчивый, он полюбил эту девку, у которой ижицей рот, и все, это
ж навсегда.
Он:
- Да ты чего, ты любишь, чтоб было все навсегда?!
Я как заору:
- Да, я люблю навсегда!!
Даже баба выглянула из белья.
- Ну дак вот и хорошо. И очень хорошо, что так настроена.
Значит, у тебя будет что-то большое и сильное. Если у тебя такой характер:
Ты чего, хохлушка?
- Хохлушка.
- Ты гэкаешь.
Я гэкала сильно от матери, от бабки.
- Ну, про что ты сейчас будешь писать? Про любовь? Видишь,
жизнь-то лучше любви.
- Почему?!!
- Видишь - возмущаешься. Значит, одну любовь только видишь
и ждешь. А ведь человека ведет только то, чего он ждет.
Вот он мне все это говорил, все очень простое такое.
- Зачем, зачем тебе все человечество переканывать? Ну,
ходит у тебя мужик на третьем этаже ковер покупать - пусть он ужрется, да
пусть он покупает ковры, ему легче жить так. А тебе не нужны ковры? Тебе
что нужно? Другое? Вот у тебя и будет другое. Нельзя, это самое страшное,
когда всех под одну гребенку - с такими людьми коммунизма не будет. Ты мне
скажи, твоя подружка, которая привела тебя, она что, читала мои книжки?
- Нет, она неграмотная.
- Как - неграмотная?
- Ну она читает по складам 'Советский экран', но дело
в том, что она кончила десять классов, потом пошла на станок, а все ее братья
сидят в тюрьмах, она от ножа умеет уворачиваться, а читать нет.
- Ты почему не научишь ее читать-то?
- Да как-то вот: Она смущается.
- Вот видишь. Ты вот хочешь ее переделать, а ты вот ее
просто ничего не заставляй. Сейчас все умные у нас, все накручивать умеют.
Ты заботься о ней, как можешь. Она ведь о тебе заботится.
- Она мне вчера дала горячий таз и вина налила с сахаром.
- Вот видишь. Она вот сейчас почему не пошла с тобой?'
- 'Потому что она книжки не читала, она боялась, что вы будете спрашивать.
- Вот какие бабы дуры: Я не знаю: Уж приехали вместе
- и шли бы: Чего тут?
- Боится она.
- А ты-то?
- Как же! Я тоже боюсь. Живот так заболел, аж до поноса,
вчера чуть вообще:
- Да-а? Ты так боялась, а тут так орал. О-о:
Невозможно передать, праздник начался, как будто мы вообще
тут вина напились, у меня вот все поплыло перед глазами. Я поняла, что не
ошиблась, что самое главное - нету вранья между тем, что написано и тем,
что увидела-услышала, нет никакого вранья, нет расстояния. Все это одно
и то же и чистая правда. Человек меня не обманул в самом главном смысле,
и я получила то, что я ждала, - все. Я поняла, что писать - это свято. И
то, что писать и жить - это одно и то же. Больше меня потом ничего не смущало
- я поехала строить коммунизм. Меня мужик зарядил на веки вечные.
ТТ: Тебе
сколько лет было?
ГЩ: Ну вот,
я восемнадцати поступила, плюс три - так двадцать один...
|