Юрий Ревич

Некоторые черты мировозренческой системы М. Л. Анчарова


Выступление на 'Анчаровских чтениях'-2019
Тема, которую я собираюсь затронуть, касается модных словечек толерантность и политкорректность. Кем угодно, но толерантным, терпимым к чужому мнению, писателя Анчарова назвать нельзя: он категоричен и безаппеляционен в суждениях и оценках. У него нигде не встретишь смягчающих 'по моему мнению' или 'мне так кажется', зато полно менторских 'а не кажется ли вам?'. Заметим, что таким образом Анчаров всегда с блеском выполнял свою литературную задачу: довести мысль до читателя в предельно сжатой и понятной форме, но здесь мы не об этом.

Вот меня еще давно и заинтересовал факт, что никто и никогда не упрекнул неполиткорректного и категоричного писателя Михаила Леонидовича Анчарова в том, что сейчас принято называть 'расжиганием ненависти и вражды'. Достаточно взять текст песни 'Антимещанская' и разобрать его детально, чтобы получить поводы к такому толкованию. Так почему же даже в наше время, когда толерантность приветствуется, а категоричность осуждается вплоть до уголовного кодекса, мы у него этого не замечаем?.

В нашей с Юровским книге-биографии эта тема в явном виде не прозвучала — в достаточно объемном тексте и без того полно субъективных суждений вокруг да около. Некоторые фрагменты из книги приведены далее в качестве иллюстраций.

Все идеологи, духовные лидеры и власти испокон веков это использовали в своих целях, и никогда не перестанут это делать. Не в них корень и причина этого явления: они всего лишь иногда инстинктивно, иногда сознательно направляют в нужную им сторону и без того самопроизвольно возникающие стремления в обществе. Евреи, кавказцы, коммунисты, капиталисты, интеллигенция, американцы, оппозиция, 'врачи-вредители', либералы, националисты, исламисты, 'понаехавшие', гомосексуалисты или наоборот, противники однополых браков: можете подставить сюда кого угодно, примеры легко найдутся. Не направь власть имущие недовольство в нужную сторону — так это недовольство выплеснется в неуправляемой форме, и конечно же на самый близкий и очевидный объект, то есть на сами власти. А так почти всегда удается найти громоотвод, и чем хуже живут люди, тем это получается проще. Вон Украина ныне громко страдает то ли от 70-летней советской оккупации, то ли от 400-летней русской (так и не разобрался, по какому поводу там страдания сильнее), Россия еще громче страдает от США, конечно же поставивших главной целью погубить русскую нацию, США, в свою очередь, на весь мир страдают то от засилья китайских производителей, то от российских хакеров или мексиканских мигрантов и так далее. Все это только небольшая часть примеров, которые сейчас у всех на виду.

Еще хуже, когда 'они' — не конкретная чужая 'стая', которая может и сдачи дать, а абстрактная социальная группа с не очень четко определенными рамками. Это всегда приводило к тому, что в русском языке называется емким словом 'беспредел'. Так было с 'благородными' во Французской революции, так было с 'богатыми' при большевиках, так было с евреями при Гитлере (и не только при Гитлере). Высший полет такого рода абстракций продемонстрировал режим Пол Пота в Кампучии в 1970-е годы — до сих пор не очень понятно, по какому признаку и кого именно зачисляли в ряды подлежащих уничтожению врагов красные кхмеры. В нормальном состоянии человеку естественно выплескивать свое неприятие 'этих' в анекдотах или в иронизировании над чужими привычками. А как только начинается активный поиск образа врага — это однозначный симптом неблагополучия в обществе.

Не очень внимательный и предвзятый читатель Анчарова, к тому же ничего не знающий о контексте и подробностях эпохи, в которую это все писалось, легко найдет в его произведениях признаки того же подхода. Михаил Леонидович, особенно в ранних произведениях, не слезал с мещан, категорично объявляя именно их виноватыми во всем — от преследования независимых поэтов в эпоху Возрождения до возникновения фашизма и развязывания Второй мировой в ХХ веке. Мало того, что он таким образом вроде бы следует классической канве поисков 'врага' и деления на 'наших' и 'ихних', так он еще и выдвигает положительный пример 'наших' в виде поэтов и художников, абсолютизируя творческий метод познания. И вроде бы так получается в результате, что творческая личность — все, а остальные — ничто, стадо баранов, которым положено не вякать, а следовать ценным указаниям пастырей-творцов.

Для человека, не обладающего особенными талантами в области творчества имеется повод обидеться. Но почему-то не обида не возникает: по сути у Анчарова в конце концов выходило нечто противоположное. Что там с положительными примерами, мы рассмотрим чуток позже, давайте сначала разберемся с отрицательными.

Прежде всего — зло, которое Анчаров видит в мещанстве, у него получается предельно абстрактным, деперсонифицированым. Искусный стилист и яркий художник при изображении конкретных людей, которые ему импонируют, он неизменно сбивается на штамп, изображение голой идеи, когда речь заходит об отрицательных персонажах. Анчаров настолько не способен проникать в образ мысли подлецов, диктаторов или карьеристов, что у него зачастую не находится собственных слов, и ему приходится заимствовать расхожие штампы из официальной пропаганды. Уже из критики его ранних попыток в части написания сценариев видно, что отрицательные герои у него выходят бледные и невыразительные, а конфликты штампованные и скучные (заметим в скобках, что Анчаров в этом отношении вполне достойный ученик своего кумира Александра Грина).

Вот характерный кусок из отзыва рецензента (подпись расшифровать не удалось) на сценарий 'Солнечный круг': 'Вартанов и Зоя у Анчарова говорят то, что сам автор о них думает. Т.е. Вартанов так и заявляет, что он сукин сын, а Зоя что она стяжательница (я конечно, преувеличиваю — они говорят не совсем так, но именно в этом смысле). : Редко люди так впрямую, как условные маски, делают заявления, что они плохие'. В 1966 году Всеволод Ревич писал в рецензии на фильм 'Иду искать' об одном из отрицательных персонажей: 'Несколько перекарикатуренный Кучумов не выходит за рамки почти ГОСТовского 'консерватора-бюрократа':'.

Ровно то же получается с отрицательными образами и в анчаровский прозе. Как драматург и писатель, Анчаров понимает, что без отрицательных персонажей сюжет не выстроишь, но ему скучно выписывать людей, которые ему не нравятся. Уже в произведшей неизгладимое впечатление на современников 'Теории невероятности', немало страниц которой посвящено осуждению обывательского отношения к жизни, отрицательный герой Митя совершенно не тянет не только на 'злодея', но даже не очень понятно, чего в нем такого отрицательного. Это объясняется на словах, следует из реплик остальных персонажей, но никак не воплощено в наглядных поступках. Ну, мы узнаем, что Митя противник 'творческого подхода', пытается все разложить по логическим полочкам, но свое личное отношение к каким-то вещам и несогласие с оппонентами — даже не моральный проступок. Заметим, что Глеб из 'Самшитового леса', который по идее тот же несколько модернизированный Митя, тянет на главного злодея еще меньше.

Самая, пожалуй, полнокровная попытка изобразить отрицательного персонажа в анчаровской прозе — марсианин из 'Голубой жилки Афродиты'. Но автор все равно в конце концов сбивается на примитивный шаблон: 'марсианину' власть над миром, оказывается, нужна, чтобы ему вылизывали: ну, понятно что именно заставили редакторы скрыть за эвфемизмом 'поясница'. В поздних произведениях подобные персонажи уже выходили абсолютно бестелесными, голыми символами — Анчаров вполне сознательно окончательно съезжает на карикатуру.

И получается, что Анчаров воюет не с 'кем', а с 'чем': с этим самым обывательским отношением к жизни. Он даже наделяет это отношение узнаваемыми внешними признаками, которые с такой иронией высмеиваются в 'Мещанском вальсе' и с почти 'физиологической ненавистью' (цитата) клеймятся в 'Антимещанской'. Но и здесь мы наблюдаем процесс постепенного осознания того, что внешние признаки еще совсем не означают бездуховности. В одном из лучших своих рассказов 'Корабль с крыльями из тополиного пуха' Анчаров это выразил прямо:

'Тут я обрадовалась, что меня назвал по-старому — Шоколадка, и рассказала ему про все. Почти... Про Салтыкова-Щедрина, про здравый смысл, про мещанство и стала ему читать цитаты из Салтыкова-Щедрина. А он все слушал и говорил:
- Да... да... Здорово... Отлично...
А потом вдруг сказал:
- Перечти еще раз.
Я обрадовалась, что он согласен со мной, и еще раз прочла. Там был такой отрывок, описание затхлого мещанского быта — скука, половики на скрипучем полу, за окном ветка белая от зноя, на пустой улице куры возятся в пыли, из кухни запах дыма, самовар ставят и оладьи пекут. Подохнуть можно. А он подумал и говорит:
- Какой великий художник... Чего бы я не дал, чтобы в таком домике пожить. Хоть пару месяцев, что ли, а?
Вот тебе и здравый смысл!

В позднем рассказе Анчарова 'Лошадь на морозе' эта тенденция была доведена до конца. В довольно длинном повествовании, полностью посвященном антимещанской, антиобывательской теме, совсем уже отсутствует 'физиологическая ненависть' в стиле 'Антимещанской', а мещане представлены нормальными, живыми людьми, у которых только в голове не хватает чего-то обычного, человеческого. Здесь Анчаров допускает даже намек на возможность перевоспитания 'заблудших' — в финальном эпизоде рассказа сын с невесткой уже, кажется, искренне пытаются понять своего отца и его друзей.

Из всего сказанного следует вполне очевидный вывод: вся эта война с мещанами у Анчарова лежит в совершенно иной плоскости, чем стандартный и проверенный веками процесс поиска 'врага', ответственного за все наши несчастья. Он не воюет с конкретными людьми или даже с какой-либо социальной прослойкой: он воюет с античеловеческой идеей. Нет, разумеется, войну с какими-то идеями, даже вполне абстрактными, тоже вполне можно перевести в плоскость реальных боевых или репрессивных действий против конкретных людей. Не будет преувеличением сказать, что вся история цивилизации, включая современность, на существенную часть состоит именно из примеров такого рода. Но, как говаривал известный персонаж Стругацких, 'ясно даже и ежу', что собственно идея тут всегда оказывается ни при чем, а реальные причины бывают другие. И у Анчарова мы не находим даже намека на такой оборот дела: он нигде не позволяет себе призывов к крестовому походу с кольями наперевес, за исключением очевидного случая, когда 'они' нападают на 'нас' первыми. В остальном вся его война происходит исключительно в интеллектуальной плоскости.

 * * * 

Но и на этом Анчаров еще не останавливается — на самом деле он уводит нас еще дальше от примитивного противостояния 'наших' и 'ихних'. Это становится понятным, если рассмотреть отношение к миру персонажей, представляющих в его произведениях положительный идеал. Это представлено в нашей книге, откуда я сейчас просто выдерну пару дословных цитат:

Анчарову 'и в голову не приходит, что 'хорошие' — это могут оказаться, скажем, все русские или все евреи, а 'плохие' — все немцы или там американцы. У него герои никогда не воюют с немцами или японцами вообще: они воюют с гитлеровцами и фашистами. То есть, говоря по-современному, у него 'хорошие парни' очищают мир от 'плохих парней', и это деление совсем не зависит от национальности и гражданства, и Анчаров нигде даже не намекает, что оно хоть как-то зависит от партийной принадлежности <:>

Многие из его современников обиделись бы, если бы их обвинили в недостатке интернационализма, но они все-таки делили мир на 'своих' и 'чужих' — на пролетариев и буржуев, на русских и нерусских, на евреев и неевреев, на коммунистов и капиталистов, на членов партии и беспартийных и так далее. Анчаров был один из немногих в своем повидавшем всякое поколении, кто делил мир на хороших и плохих людей, независимо от любых других их качеств и признаков, и ни разу даже намеком не отступил от этого принципа'.

Это отношение наложилось на его главную идею о том, что мир определяют художники-творцы. Анчаров позднее прямо заявит (из 'Записок странствующего энтузиаста'): 'Главное правило для художника — быть исключением'. Признание за индивидуальностью права на свое особое отношение к миру было не Анчаровым придумано, это было составляющей мировоззрения и его родных шестидесятников, и вообще гуманистической идеологии, набравшей силу как раз на его глазах. Но именно для для Анчарова этот момент был самым главным: без права на личные отношения с миром никаких творцов, разумеется, не бывает. В повести 'Золотой дождь', говоря о дне наступления Победы в Великой Отечественной, он напишет знаменательные слова: 'Это был день, когда все люди думали одинаково и ни один не был похож на соседа. Это был день, когда люди не нуждались в подозрительности и во всей огромной Москве не было ни краж, ни ограблений. Это был день счастья, потому что все поняли: равенство — это разнообразие' (выделено мной — Ю.Р.). Конечно, прагматичный человек иронически усмехнется, прочитав эти строки, но Анчаров ощущать иначе этот момент не мог: право на индивидуальность было краеугольным камнем всего его мировоззрения, а человек-творец со всей своей непохожестью на других стоял в центре его вселенной.

Сейчас речь не том, что в этом главное расхождение Анчарова с официальным советским учением, как подчеркивалось в книге. В данном случае важно, что такое отношение полностью исключает какой-либо поиск 'врагов' по любым формальным признакам: по национальности, достатку, образу жизни или приверженности какой-либо идее. Мы знаем, что и в реальной жизни Михаил Леонидович никогда не судил о людях по внешним признакам. Уже одно то, что он, ненадуманный патриот России и приверженец коммунистического взгляда на мир, принципиально не фильтровал людей по политическим взглядам, указывает на главное свойство его мировоззрения: важна не формальная принадлежность к какой-либо группировке, а личные качества. Про его отношения с Галичем все знают, но Виктор Шлемович Юровский тут недавно натолкнулся на косвенные свидетельства приятельских отношений Михаила Леонидовича с Еленой Боннер — более одиозного оппонента коммунистическому учению надо еще сильно поискать.

Это настолько далеко от 'расжигания ненависти и вражды', насколько это вообще возможно для человека, имевшего вполне выраженное отношение ко многим сторонам окружающей действительности, и не стеснявшегося высказывать его вслух. Очень хотелось бы, чтобы это удивительное свойство Михаила Леонидовича послужило уроком всем нам. Когда вам очень хочется воскликнуть в раздражении: 'так это ОНИ виноваты!' — остановитесь, вспомните Анчарова и задумайтесь: а что, действительно 'они'?


Вверх
На главную страницу